Артем Мичурин - Полведра студёной крови[СИ]
— Не так быстро, — осадил бойкую менялу Ткач. — Я же сказал, нам нужны жратва и кров, на первое время. Нас в твою глушь, между прочим, не ветром занесло. На своих двоих по сугробам хуярили. Пожрать дай и отдохнуть с дороги, а там уж и о делах поговорим.
Карлица с подозрением крякнула и, после недолгих раздумий, кивнула:
— Ладно. Но соль вперёд, — протянула она раскрытую ладонь, которую я по недоразумению хотел пожать, но старушенция отдёрнула пятерню и настойчиво потрясла узловатым пальцем в сторону мешочка: — Соль!
— Как скажешь, — отсыпал я щепотку.
Карлица, получив желаемое, лихо ускакала из комнаты и вернулась через минуту, облизывая ладонь.
Честное слово, я слышал, как её язык скребёт по мозолям, едва не сдирая их.
— Вам этот, — указала карлица на один из чугунков. — Плошки здесь, спать там, — сдёрнула она со стены линялую волчью шкуру и открыла дверь.
— В кладовке, что ли? — возмутился Ткач.
— Плохо? Улица там, — уверенно парировала старушенция. — И я вас запру.
— Стоп-стоп, — вмешался я в беседу. — Так мы не договаривались.
— Жратва и кров, — резонно напомнила карлица. — Вы их получите. Я живу одна, в лесу, и я — не дура, — из-под тряпья показалась пара воронёных стволов. — Живо взяли и пошли!
Ткач одарил меня многозначительным взглядом.
— Ладно, — примирительно развёл я руками, ища полотенце, чтобы ухватить горячий чугунок. — Будь по-твоему. Но учти, что цена на соль только что поднялась вдвое.
Воинственная бабуся крякнула, однако слабины не дала.
— Не ожидал от тебя, старая, такого свинства, — посетовал Ткач, снимая с полки посуду.
— Иди-иди, молодой.
— Ты ж понимаешь, что этот твой засов улетит с первого выстрела? — поинтересовался Алексей, когда задвижка на двери клацнула, ложась в пазы.
— Выстрел разбудит, я выстрелю, — донеслось снаружи.
— Да у тебя, небось, и порох-то отсырел давно, и капсули сгнили.
— Сунься — узнаешь.
— Чёртова карга, — сдался Ткач.
Глава 21
В кладовке было темно и зябко в сравнении с протопленной избой, но, всё же, куда лучше, чем на улице. Я нашарил в подсумке зажигалку и запалил лучину, торчащую в прибитом к стене светце. Огонёк, отразившись от воды в широкой миске, что стояла на полке ниже, заплясал по стенам и потолку. Кладовка, четыре на два метра, была заставлена корзинами сушёных грибов, лука, любимого Ткачём чеснока и орехов. Всё это гастрономическое великолепие наполняло воздух густым щекочущим ноздри ароматом, отчего и так зверский аппетит сделался нестерпимым.
Перетащив несколько корзин в дальний конец кладовки, мы освободили две скамьи, и приступили к трапезе.
В выделенном нам от хозяйских щедрот чугунке оказалось тушёное мясо с картошкой. Судя по костям — заячье.
Сожрав свою порцию, Ткач довольно рыгнул и отхлебнул из фляги.
— Будешь? — крякнув, протянул он мне пойло, от паров которого в моём носу тут же погибла половина рецепторов.
— Из тех канистр?
— Этиловый. Семьдесят градусов.
— Плесни чуток, — подставил я кружку. — Всё, хорош.
— Ну, за крышу над головой, — предложил Алексей тост.
— И за плечи под головой, — ударил я кружкой о подставленную флягу. — Ух! Дьявол… Ты себе так язву наживёшь.
— Ага. Успеть бы. Слышь, старая! — двинул Ткач носком ботинка в запертую дверь. — Не спишь ещё?
— Чего надо? — донеслось снаружи.
— Тебя звать-то как?
— Это зачем? — ответила хозяйка вопросом после долгого молчания.
— Да поболтать с тобой хотел. Вредно на полный желудок спать ложиться.
— Не помню.
— Как так?
— Давно не звал никто. Давно не говорила.
— Сколько ж тебе лет, что и имени своего не помнишь?
— Живу пока. Значит, не слишком много.
— Хе, до маразма не дожила — и то дело, — усмехнулся Ткач. — Ну, а как оказалась тут, в тайге одна?
— Как отца с матерью из города погнали, так и оказалась.
— Из какого города?
— Не помню.
— А погнали-то за что?
— За меня. Другая была, не как остальные. Люди не любят других. Хотят, чтобы все одинаковые. Чтобы все красивые.
— Жертва ксенофобии, — вынес я экспертную оценку. — А что забрались так далеко? Здесь и городов-то поблизости нет.
— Отец охотник был. Месяцами тут пропадал. Хорошее место, богатое на дичь. Сюда и перевёз нас. Подальше от одинаковых.
— Хм… Насколько я успел заметить, в здешних городах отбросы… прости, мутанты, ну, другие, ты понимаешь, селятся на окраинах, а не забираются в самую жопу.
— На окраине и жили. Выгнали с окраины.
— Ого. И за какие же заслуги?
— Раздавила голову одной одинаковой, красивой. Смеялась надо мной.
— Бабские тёрки, — прокомментировал Ткач со знанием дела. — Только там обычно за патлы таскают, на худой конец — рожу расцарапают. А про раздавленную голову первый раз слышу. Чем раздавила-то?
— Руками, — буднично ответила хозяйка. — Как орех. Не рассчитала.
— Вот чёрт, — невесело усмехнулся Алексей.
— А местные не беспокоят? — решил я осторожно затронуть тревожащую меня тему.
— Местные? — не поняла хозяйка.
— Ну, двухголовые великаны с ручными медведями. Встречала здесь таких?
— А, эти… Я зову их опятами, — засмеялась старуха. — Тонкие, длинные и грибами пахнут. Приходят иногда. Меняемся.
— Меняетесь?! — брутальный голос Ткача сорвался на фальцет от удивления. — Это как?! Они же… Эти твари нас чуть на мясо не пустили!
— Хе-хе, они могут, да. Любят человеков. Глядишь, и меня скоро пустят. Но пока нет. Пока меняемся. Я им корзины плету. Они не умеют. Слишком большие пальцы.
— А что за корзины дают? — полюбопытствовал я.
— Когда как. Молоко, ягоды, орехи… вещи разные, с охотников добытые. Им-то ни к чему, а мне пригодятся.
— Разве охотники сюда забредают? — продолжил удивляться Ткач. — Ну, кроме нас.
— Нет, давно уж не забредают. Опята сами ходят к городам ближе. Охотятся на охотников. Хе-хе-хе.
— Ты ж говорила, у тебя самой отец охотником был, — напомнил я развеселившейся карге. — Как же так? А где взаимовыручка, сострадание, в конце концов?
— Чего?
— Он намекает, что папашка твой в гробу переворачивается от такой коммерции, — подсказал Ткач. — Если есть у него тот гроб. Небось, опята-то твои батяню и употребили?
— Не, — снова засмеялась старуха. — Отец своей смертью помер. На говно изошёл.
— Поясни.
— Дизе… Дизент…
— Дизентерия?
— Точно. Всего себя выдрестал. Чудно. Это помню, а лицо его забыла.
— И не опасаешься так вот рассказывать нам — охотникам — о своём приработке? — осведомился я, страдая от ущемлённого столь наглым образом самолюбия.
— Да какие вы охотники, — без следа доверия в голосе ответила прозорливая хозяйка. — От вас за версту смертью разит.
— И кто же мы, по-твоему?
— Убийцы, бандиты… Почём мне знать? Главное, что у вас есть соль. А у меня — ружьё и сухой порох.
— Дьявол. Я, кажется, влюбился, — раскрыл я душу Ткачу.
— Но зачем вы здесь? — продолжила старуха.
— Ну, — взял слово Алексей, — раз уж ты в людях так охуенно разбираешься, сделай предположение.
— От хорошей жизни сюда не идут. Видать, бежите от кого-то. Или ищете что-то. Если бежите, то зря. Из огня да в полымя. А коли второе, так…
— Договаривай.
— Видала я искателей. Проходили здесь. Да не вернулся никто. Разжевала их тайга. Горы проглотили.
— Кто проходил? — прильнул Ткач к двери, будто ожидал услышать сквозь щель божественное откровение.
— Люди. Злые люди. Много.
— Отряд?
— Может и так. Отряд. Дюжина, не меньше. Ружей много, вещей лишних много. Сгинули все.
— Давно?
— С десяток вёсен назад, или два… Позабыла.
— Значит, дело было по весне?
— Только снег сошёл.
— А откуда знаешь, что сгинули?
— Я много чего знаю, — захихикала старуха. — Давно живу.
— Чего искали?
— Смерти своей, не иначе. Как и вы.
— Э нет, старая, мы тут за другим.
— В сторону Верхней Косьвы шли? — перебил я их непринуждённую беседу.
— Вроде так, — ответила старуха после подозрительно долгой паузы.
— От чего погибли? Только на этот раз давай без хуйни про тайгу и горы.
— Хм. Так известно от чего тут гибнут. Кто в болоте утоп, кто гадюку не приметил, кого звери задрали…
— Это называется — по глупости. Не могли двенадцать человек так подохнуть. Кто-то должен был дойти.
— Куда дойти? — подловила меня карга на слове.
— Куда путь держали.
— Может и так. Только не вертались. Должно быть, и сейчас там живут, — старуха прыснула со смеху, довольная собственной шуткой.
— А в остроумии ты давно не упражнялась, да?
— С кем тут?
